В главу 4.
– Да где же эта хреновина?
В сторону полетела картонная коробка. Следом отправилась другая. Потом пыльная плата неясного предназначения. Моток тонких разноцветных проводов, словно укра... вернее позаимствованных у телефонистов.
– Фух, – мужчина сел, откинувшись на стену, и вытянул ноги вперед. – Не понимаю. Принес домой – помню. Починил, собрал – помню. Даже какой отверткой собирал – и то помню. А где оставил, не помню. Хоть убей!
Отвертка последовала туда же, куда и остальное.
– Эх, правильно Ларочка мне зудела порядок наводить. Вот, говорила, помру, и грязью зарастешь. Если еще и ребенок съедет, так вообще целая комната с хламом будет.
Он оглядел окружающее пространство, забитое под завязку.
– Интересно, каких размеров должна быть комната, чтобы хаос в ней под действием гравитации однажды схлопнулся в черную дыру?
Мужчина ухмыльнулся и почесал почти поседевший затылок.
– А что... своя черная дыра – неплохая штука, – и он мечтательно уставился в центр комнаты.
Сквозь раздумья кое-что привлекло его внимание. Он уже собирался протянуть руку, чтобы разгрести кучу и выудить из ее недр искомое, но тут же из коридора донеслась трель телефона.
Быстрый шаг, почти бег, сменился сосредоточенностью.
– Слушаю!
Голос в трубке басовито пробубнил.
– А я ждал твоего звонка! Ну, что? Как?
Голос вновь забасил.
– Да ты что! Правда? Вот спасибо! Порадовал старика! Ох, порадовал!
Голос кратко бубукнул, и телефон лег на стол.
Торопливо накинув потрепанное годами, но «в нем еще можно ходить», пальто, клацнув зубами замка, мужчина резво осиротил свою квартиру.
Двор встречал лучами ленивого солнца.
– Ыэээаааааауу, ну, что, старый? Жив еще? – как бы говорило оно, потягиваясь.
Но ответа не прозвучало.
– Хам! – резюмировало солнце и укрылось тучами.
Двор поблескивал искорками подмерзшей за ночь росы. Двор был стар. Даже дремуч. Он скрипел покосившимися качелями, хлопал рассохшимися дверьми подъездов. А по ночам, когда никто – даже автор – не слышит, грустно вздыхал. То ли об ушедшей молодости, то ли о переехавших из него друзьях, то ли о несостоявшемся капитальном ремонте. Но это было ночью. А утром, пока еще не приехала бешеная пожирательница мусора, он открывал рты наполненных баков и зловонял, привлекая различную живность: собак, кошек, тараканов, блошек. И бомжей.
И хотя наш герой не являлся ни одним из перечисленных, сам он тоже частенько присматривался к помойке. Так у него появилось всё его богатство: колонки почти в человеческий рост, которые использовались как тумбочка, усилители, которые не к чему подключать, посиневший кинескопом телевизор, платы от первых пентиумов, холодильник без своей единственной функции, целая гора калькуляторов, которой хватило бы взводу, а может, и роте бухгалтеров (если бы они ухитрились считать без цифр «два» и «пять»), и многое другое. Иногда он жалел, что у него нет дачи. Это ж сколько добра там можно было бы хранить! Вот так и сейчас, проходя мимо, он всё не сводил глаз с вонючей сокровищницы.
Кажется, в баках что-то мигнуло и засияло.
– А? Что такое? Рано же еще!
Мужчина подбежал к ним.
– Вот негодяй! Вот я ему задам!
Он заглянул в душу бака, но через секунду отпрянул и облегченно выдохнул.
– Уфф... показалось...
– Да я там всё собрал уже, в другом месте смотри, – раздался недовольный голос из соседнего бака.
Двор закончился быстрее, чем обычно: время, как это ни странно, не желало подчиняться по доброй воле и бежало вперед, поторапливая других.
***
Мужчина на секунду замер перед треснувшей стеклянной дверью, обрамленной тяжелой рамкой древесины, и ухватился за бронзовую ручку. Хотя нет, это у других дверей были ручки. У этой же – самая настоящая ручища, потертая, мозолистая, не меньше метра в высоту, будто архитектор взял кардан от грузовика и никак не мог придумать, куда же его втиснуть. «Эх! Не пропадать же добру!» – наверное, воскликнул он и примастырил его сюда.
Мужчина отклонился назад, потянув дверь на себя – иначе ее смог бы открыть только тяжелоатлет – и юрким броском скрылся в глубине здания. Дверь вальяжно вернулась на положенное ей место.
В плачевном состоянии находилась и табличка, практически полностью стершаяся, и потому продолжающая бесцельно существовать, как и сам «НИИ чего-то там и каких-то там наук» (так его зачастую называли спешащие по делам прохожие, ибо настоящее название прочитать не представлялось возможным).
Чем же занимался этот НИИ? Герой и не знал толком. В задачи его, как и любого другого лаборанта, входило «принеси», «подай», «собери», «разложи» и «не мешай, иди отсюда». Хоть он не являлся настоящим ученым, а всего лишь мыл пробирки да подготавливал материал для опытов, в суть которых никогда не посвящали, ему нравилось это ощущение, ощущение себя частью чего-то великого, чего-то исторического. Вот смотрят люди на портрет Резерфорда и вспоминают – надеюсь – о модели атома. А за ним ведь тоже стоял лаборант, без помощи которого так бы и жевали физики свою булочку с изюмом.
Во время экспериментов нашего героя всегда выставляли за дверь, если он не уходил раньше (неа, добровольно ни разу). Тогда он украдкой, чтобы никто не видел, словно школьник, играющий в прятки, наблюдал дверь лаборатории, по контуру которой из щелей струилось необычное свечение. И это будоражило его разум. Что же они там делали? А?
***
Инженер. Когда-то это звучало гордо. Когда-то, когда человек – нет, Человек – руками раздвигал небо и метал в него ракеты. Когда рейсшина и штангенциркуль еще не звучали, как немецкие ругательства.
Таким был и он. Посмотришь влево, посмотришь вправо: лишь носы у кульманов. Скрипят карандашами, воняют пирожками. А вот главбух прошла и удушила всех духами. Да еще начальник... Оооо! Настоящий фашист.
Думаете, я шучу?
Рабочий день «фашиста» представлял собой следующее: с утра он, взяв подвернувшегося за пуговицу [пленного], рассказывал про то, как сходил на почту и в магазин, как ехал на трамвае или какая на улице погода. Потом, позвав жертву для серьезного разговора, он начинал жевать. У него всегда было заготовлено всего и помногу: орешки разных видов и громкости хруста, финики, изюм, курага и куча другого. На это тратился без зазрения совести час или два. Далее следовала десятиминутная пауза, состоявшая из отрыжек и кряхтений. Потом наступала чайная церемония. Он медленно доставал кружечку, насыпал в нее чай и, шоркая по полу, как старый дед, шел к чайнику. А затем так же возвращался назад, придерживая кружку второй рукой. Ерзая, усаживался в скрипучее кресло и, долго и громко хлюпая, втягивал в себя жидкость, натужно глотал и шумно выдыхал.
И вы знаете, даю слово, что звуки эти напоминали звук смыва в унитазе: что-то булькало, переливалось и клокотало внутри. Когда же чай почти заканчивался, он долго вдыхал, словно со свистом высасывал из кружки ее душу.
Чайная церемония состояла из нескольких таких походов. Ну, а на десерт он доставал одну конфетку в целлофановой упаковке и минуту, честное слово, ее разворачивал со знакомым шуршанием, которое растянулось из секунды в... вечность. Клал ее себе в рот и, причмокивая на весь кабинет, сосал. Когда же конфетка истончалась, он с хрустом и ожесточением разгрызал ее, словно это было необходимо для важного дела. Правда, убить его хотелось еще до конфетки. Проходило не более получаса, и наступал обед, во время которого он, видимо, проголодавшись, спешил в столовую. А после столовой он, по обыкновению, предавался воспоминаниям из своей жизни, в которой, о чудо, он успел побывать и солдатом, и летчиком, и врачом, и инженером разных специализаций, и рабочим, и просто объездить всю страну, да что там, чуть ли не весь земной шар. И воспоминания эти были настолько же полезны и интересны, насколько ценным была для работы его первая половина дня. К слову сказать, вторая половина дня, как зеркало, отражала первую. Но каждый будень, даже в предпраздник, в хорошую погоду, в пятницу, уже вечером он оставался минимум на полчаса после того, как все разошлись. Думается, на это время он припасал какую-то особенную жратву.
А еще начальник очень гордился своим немецким происхождением, которое он где-то откопал в молодости. И так из обычного русского мальчика, а затем и мужчины, появился некий франкенштейн: словно сшитый из обрывков военных фильмов и стереотипов человек. Ходить он с годами стал выверенным шагом или, скорее, маршем. Как-то на одном из рынков ему приглянулась серая теплая кепка по типу бейсбольной, которую он не снимал почти круглый год. И если бы ему в руки дали шмайсер, уверяю вас, со стороны вы бы не отличили его от нацистского солдата. Но самое страшное, что вслед за обликом поменялись и мысли, мировоззрение, отношение к людям. Вот потому за глаза его часто звали Константин «Адольфыч».
***
Для кого-то пенсия – горе, забвение, предвестник старости. А для нашего героя она стала квинтэссенцией свободы, счастья и полета. Он только и ждал, как свалить от надоевшего начальника. Он мог бы сменить место работы, скажете. Но тут и платили неплохо (хоть и всем одинаково), и коллектив устоявшийся, и работу он всё же знал. Так что, переступив в последний раз порог, он вздохнул с облегчением. Хотелось ему высказать всё напоследок, но... он лишь махнул рукой и пошел к весеннему солнцу. Да, кстати, если хотите увольняться, делайте это весной. Весной еще вся жизнь впереди. Сколько бы лет вам ни было.
С другой стороны, если бы не начальник, он бы так и оставался на той старой работе, даже будучи на пенсии, пока не рассыпался в прах. И вряд ли бы попал в НИИ. И тогда вряд ли бы произошло то, что произойдет.
Однако не только из-за коллектива задница его пустила корни. Изредка, когда наряды на картошку доставались другим счастливчикам, его определяли в «буханку» и везли, казалось, по всем городским и не очень колдобинам и выбоинам.
– Приехали! – говорил коренастый водитель.
И только толпа рюкзанутых мужичков вываливалась из кузова, он давал по газам, и «буханка», весело подпрыгивая, уносилась вдаль, оставляя их наедине с самими собой и бесконечной затаившейся тайгой.
Как ни странно, Константин Адольфыч тоже был одним из них.
«И что ему среди своих орешков-печенек не сидится?» – думали мужички.
«А они у меня с собой», – думал «фашист».
Радовало лишь то, что Адольфыч постоянно куда-то пропадал. То был тут, то оп и пропал. Даже хруст и чавканье исчезали вместе с ним. А возвращался так же неожиданно. Только помятый какой-то, будто тайгу эту всю успел облазить.
«Или с медведем в берлоге спал», – думали мужички.
«Не с медведем, а с медведицей», – думал Адольфыч.
«Знаем мы ваших «медведиц»! – думали жены. – Быстро домой! Дитё не кормлено!»
Да, кстати, приезжали туда они из обычного провинциального городка, рядом с которым не было никакой тайги. Но это захватывало еще сильнее.
***
Пенсия. Времени море. Делать нечего. Думаешь: «А не навестить ли, часом, всех родственников в порядке значимости, алфавита или просто в случайном?» Трамвайчики, троллейбусы. Потеснись, молодежь сорокалетняя! Ишь чего, расселись тут! И вот, когда уже дочь двоюродной сестры по материнской линии жены продолжает за тебя твои истории, значит, пора вернуться домой. А там... Сначала ковыряешь сломанную розетку, сломанную ножку у стула, сломанный кран. Потом, когда уже всё покрыто толстым слоем синей изоленты, ковыряешь мозги себе, родным, соседям, прохожим, людям в очереди, продавщице Гале, у которой сын-оболтус, муж выпивает, но кодироваться не хочет. Потом ты узнаёшь обо всех всё и вся. Ты знаешь, что Маринка-то проститутка. Ну, и что, что дома постоянно. Сидит в интернАте своем и мужикам голые фотокарточки шлет. Ух, я бы ей ремня-то! А Виталик точно наркоман: глаза крррасные. Главное, сам белый, а глаза крррасные. А в тубусе у него точно трава спрятана! Ему ремень ужо не поможет. Его в турьму надо сдать!
– Нет! – почти прокричал он вдруг, осознав себя на диване с кульком семечек перед сериалом про неправдоподобно смышленых детективов.
– Ну, уж нет! – будто алкоголик на советском плакате, отмахнулся он от свободного места на лавке рядом с бабушками.
– Возьмите! Хоть кем-нибудь! Не хочу, чтобы мозги в изюм иссохли, – просил он у раскосого борова.
– Да кем я вас возьму? Лаборантом разве что. Пробирки протирать, – предложил боров, – но платить буду оклад, – боров отвел глаз в сторону и закашлялся. – Кхуть тыщь.
– Да не важно! – заулыбался седовласый мужчина. – Лишь бы не в четырех стенах.
Боров был доволен.
Вы знаете, есть два типа людей (типов людей, конечно же, гораздо больше, но рассмотрим именно эти два). Например, если вы пытаетесь угадать, каким же глазом смотрит на вас человек, и вообще, смотрит ли он на вас или в стену, опасайтесь: он врун, мошенник и предатель. Если же он ищет на своем носу невидимую муху, то тут бояться не стоит: дальше собственного носа он и не видит.
И боров был из первого типа.
Да, будем честны, новый начальник оказался не лучше прежнего. Но такова уж суть начальников.
***
– Леночка, а вы знаете, как пирамиды построили?
– Неа, – секретарша лопнула надутый пузырь жвачки.
– Гиперборейцы, – седовласый мужчина лукаво улыбнулся. – Вы слышали о нашей прародине, Гиперборее? Там жили очень высокие и сильные люди. Они обладали такой силой, что могли поднять многотонные гранитные глыбы. Представляете?
– Ага, – лопнул очередной пузырь.
– Но есть вещи и поинтереснее, – мужчина перешел на заговорщический шепот, – агенты времени.
– Ктоооо? – девушка приоткрыла рот. – Типа как люди в черном?
– Похожи. Только не в черном. Тайные правительственные агенты, которые воруют наше с вами время. Они складируют его в банки времени, откуда всякие чиновники и богатеи забирают его себе. Представляете, вы, – он чуть не ткнул в ее блузку пальцем, – стареете, а они...
Девушка скривилась, закатив глаза.
– Ой, неа... – натужно жевала она, открыв рот. – Я не смотрю Тлен-ТВ.
– А вы посмотрите, Леночка, обязательно!
Раздался телефонный звонок. Секретарша подняла трубку.
– Даааа...
– Лена, зайдите! – прозвучал голос в трубке.
– Сичаааас...
Тяжело вздохнув, она поцокала в кабинет.
***
Опухающие уши тянули его в укромное место за НИИ, чтобы – не дай бог – какой-нибудь тигр или леопард не был против. Из укромного места доносились голоса других коллег-коряг... т.е. куряк.
– Нет, ты... представляешь? – возмущался ниишный сантехник. – Третий... унитаз! Третий... унитаз за год! Какая... их... – он задумался, подбирая нематерное слово, – ворует?
И замолчал в экзистенциальном бессилии.
Наш герой тоже молчал и смотрел вдаль. Едкий дым стал заполнять легкие и пространство вокруг. И то ли никотин теперь действовал иначе, то ли и правда из подвала неподалеку, мерцая, будто неоновая вывеска, вышел молодой человек в сером комбинезоне. Он что-то постоянно смотрел в своих наручных часах и тихо бурчал под нос. За ним следом вышел статный мужчина в костюме. Курильщик раздвинул руками завесу.
«Не может быть!» – пронеслось у него в голове.
– Севка! – крикнул он «костюму».
«Костюм» вздрогнул и посмотрел на курильщика, который быстрым шагом, досмаливая сигарету на ходу, словно не желая расставаться с любимой женщиной, приблизился к нему.
– Сколько лет, сколько зим! Еле узнал тебя! – воскликнул курильщик, выпуская из легких «ароматный» дым. – Ты зачем бороду сбрил, дурик?
«Костюм» сконфуженно улыбнулся уголком рта, как если бы школьника поймали за не очень приличным делом, поозирался по сторонам и, явно не увидев того, кого искал, глянул на курильщика.
– Здравствуй, – он взял обеими руками руку курильщика, – ты прости, я тороплюсь, но я тут работаю, так что мы еще увидимся.
«Костюм» выпустил руку и зашагал в противоположную от НИИ сторону.
«Севка-то зазнался совсем», – лишь прозвучало в голове курильщика.
***
Дорогу домой наш герой частенько прокладывал через парк. Да, пять тополей и пара лавок тоже может называться парком. Во всяком случае идти там было лучше, чем играть в игру, похожую на «Принца Персии», где нужно пробежать рядом с очередной лужей, пока какой-нибудь Дон Ягон не окатил тебя из нее с ног до головы. И нет, это вовсе не похоже на бодрящий душ, как они думают.
Погода стояла хорошая, как обычно бывает за неделю до сугробов по пояс. И мужчина решил немного передохнуть, поравнявшись с лавкой, на которой сидела бабуля, уставившаяся на молекулу кислорода в воздухе (ну, или куда там смотрят люди, изучающие пустым взглядом пространство перед собой?).
– Вот вы, наверное, думаете, чего я к вам подсел, когда чуть дальше свободная лавка, да? – начал он.
– Да нет, что вы... – очнулась бабуля.
– А я время сэкономил, – он потряс в воздухе извлеченной из кармана с ловкостью фокусника жестяной банкой (будто из-под пива), в которой что-то громыхало, – секунд десять.
– Ааа, – бабушка прищурилась, – даа... время такое. Всё дорого! Всё дорого! Цены жуть!
– При чем здесь цены? – тут он начал говорить громче, прямо в сторону старушки. – Я эко-но-млю вре-мя. Вре-мя.
Бабушка дернула головой.
– Это что, часы такие?
– Какие часы? Говорю же, секунды. В лучшем случае минуты. А часы, оооо, – он поднял подбородок, – это копить долго надо. Вот не дождусь зеленого, перейду на красный – и полминуты тут, – он снова потряс баночкой, – пойду не по дорожке, а срежу по траве – еще секунд пятнадцать. Пролезу без очереди, так вообще пять, а то и десять минут.
Он на мгновение умолк, что-то вспомнив.
– Если не побьют, конечно.
– А если побьют?
Мужчина крякнул.
– Вот тогда баночка и пригодится. В моем возрасте нельзя забывать о здоровье. Так что иногда залажу в накопления, такскыть, и всё как рукой сняло.
– А что это? А где это взять? Скока стоит? – оживилась старушка.
– Ладно, некогда мне. Пойду я.
И мужчина заторопился по дорожке.
– В какой аптеке-то покупал? – кричала старушка вслед. – Ась?
Уже подходя к перекрестку, он увидел, как машина мееееедленно выкатывается за стоп-линию на красный.
– О! Видать, из наших, – подумал он, сжимая баночку в кармане.
***
Почему-то именно по вечерам наваливалась тоска. В такие моменты он глядел на фотографию жены и даже иногда говорил с ней. Либо звонил дочери, но в этот раз она сама позвонила ему.
– Привет, пап!
– Здравствуй, доченька!
– Как твои дела?
– Да потихоньку. Как твои?
– Да тоже всё хорошо, – она сделала паузу. – Пап я тут спросить хотела.
Мужчина вопросительно молчал.
– Просто я недавно задумалась и поняла, что я без понятия, кем ты всю жизнь работал. Помню, что разрабатывал что-то, ездил в тайгу. Но у меня это всё никак не складывается. Так кем ты работал-то?
– Ой, это долгий разговор, доча. Тебе в копеечку влетит. Давай я тебе потом расскажу.
– Да у меня безлимит… – пыталась возразить дочь, но мужчина уверенно завершил звонок.
– Рано ей еще это знать. Да, Ларочка? – обратился он к фото.
Он взял фотографию в руки, словно желая разглядеть ее получше. Но впервые перевел взгляд от любимых глаз. Туда, где она только что стояла. Ведь именно там, за фотографией пряталась искомая, почти волшебная, коробочка.
«Ептель», – сказал бы пухлый Михалок. Но наш герой был простым человеком. Он лишь буркнул «твою мать» и еще какие-то гинекологические подробности.
– Спрятала от меня, да? – он недовольно скосился на фото. – А я всё равно буду искать.
Мужчина взял коробочку и посмотрел на часы на стене.
– Пора.
Он дернул тумблер. Заморгали светодиоды. Крутанул крутилку и нажал на кнопку.
– Думаю, начнем отсюда. Верно? – спросил он у фото.
Будто фотография могла возразить.
Он сделал несколько шагов и напоследок обернулся к жене.
– Ну, теперь-то всё получится, да, Ларочка? Куда бы ты ни запропастилась, я тебя отыщу.
Мужчина подошел к окну и посмотрел вниз. Да, вот оно. Синий круг призывно мерцал в районе второго этажа. Значит, утренний голос из трубки не обманул: портал открылся в назначенное время. Главное теперь, чтобы мультиплексор временных потоков не подвел.
«А эти дураки ученые в Бермуды не верят. Вот же, сам открылся».
Мужчина нервно выдохнул и открыл створки окна. В лицо дунул свежий ветер.
Он вскарабкался на подоконник и выпрямился, насколько позволял проем. Жизнь уже ничего не значила. Только время имело значение.
***
Радуясь, как ребенок или безумец, озираясь по сторонам, то ли желая похвалиться, то ли боясь засветиться перед соседями, Аксан-сандрч сделал шаг вперед. И растворился.
В главу 6.